«Много говорят про блондинок, – отмечает отец Димитрий Смирнов, – и одна из проблем, что блондинки вымирают. Некоторые даже подсчитали, что через какое-то количество времени (не такое большое — по-моему, лет пятьдесят) умрет последняя. И вот я решил выбрать самую блондинистую блондинку нашего прихода, чтобы вы немножко отдохнули и от поэзии, и от искусств, и от политики. Мы с ней сегодня пообщаемся».
Таня смеется. В рамках рубрики своего видеоблога «Беседы под часами» протоиерей Димитрий Смирнов беседует с ней и о политике, и о русских национальных особенностях, и о русской литературе и истории… Таня говорит: «Моя душа здесь – в России», несмотря даже на то, что у нее нет российского гражданства.
Двигаясь по своему непростому пути к Богу, Таня оказалась в храме святителя Митрофания Воронежского. Теперь ее знают все прихожане, и очень любит и ценит настоятель.
Мы предлагаем вам видеозапись беседы отца Димитрия и Моники Татьяны Мендеш Коррейя, и расшифровку ее рассказа о том, как она пришла к Православию.
Из племени «Маньяку»
Русской Таней я стала при рождении. Это имя мне дал отец. Многие думают, что просто мне понравилось имя, и я себе его дала сама. Но это неправда.
Я была интернатовская — выросла в Иваново. Я дочь политика. В Африке, в Латинской Америке и Азии в свое время детей политиков высылали в дружественные страны, чтобы спасти им жизни. Потому что, когда политика, убежденного коммуниста, убивали, его семью тоже уничтожали…
Чтобы спасти, меня отправили в Россию — в Иваново. Мне было четыре или пять лет.
Я считаю Россию своей родиной. По-русски говорю совершенно свободно, правда, с акцентом. Я закончила в Иваново очень хорошую школу. Одну из самых лучших. В школе нам не запрещали разговаривать на родном языке, более того, это была интернациональная школа — дети из разных стран мира. И, чтобы мы не забывали свой язык, у нас были учителя родного языка!
Родных языков у меня четыре. Во-первых, португальский. Еще креольский – нас, гвинейцев, считают за креольцев. Кроме этого, есть племенной язык, который был у папы и мамы, но его я не знаю совсем… Если попытаться произнести название моего племени по-русски, получится что-то вроде «Маньяку».
Сейчас, когда ребята-студенты из Гвинеи-Бисау приезжают, они смеются надо мной: «Это что такое, ты из нашего племени, а ни слова не знаешь!» Я и правда не знаю ни одного слова… Но самое смешное, что я танцую традиционные танцы, хотя меня-то как раз никто не учил танцам. Видимо, это у меня в крови. Я танцами успокаиваю себя. У меня это со школы.
Без права на родину
Я в России живу уже 25 лет, но у меня нет российского паспорта: мне в нем отказывают. Иногда открытым текстом, иногда под разными предлогами. Самое смешное, что я уже не одна, у меня ребенок здесь. Мне-то можно отказать, они причину всегда находили («в свое время «Красный крест» помог вам, делайте что хотите»), но ребенок-то здесь родился. А он сейчас должен получить паспорт, ему 14 лет!
Что я могу сказать властям? Да, в свое время «Красный крест» помог нашим. Но потом половина из нас не могли выехать. Потому что – к кому? Не к кому, почти все родные убиты. Если было бы к кому ехать или была бы уверенность, что я приеду туда, устроюсь нормально и выживу там, можно было бы поехать и не спорить с чиновниками. Но я-то здесь выросла.
Мой младший брат Самуил сейчас уехал из России во Францию, ему там проще, он уже стоит на учете, чтобы получить документы. Я же из-за своего упрямства решила остаться здесь. Я не против других стран, но у меня душа здесь.
За оградой
Церкви я поначалу боялась. Хоть и отец у меня христианин. Мне нравились иконы, картины на христианские темы, но заходить в храм я никогда не могла. Я всегда, когда слышала хор церковный, даже издалека – сразу говорила: «Нет-нет, спасибо большое, мне это не нужно».
Все потому, что всегда, когда я стояла у двери храма — теряла сознание. Подойду к двери — и теряю сознание.
Всегда, когда мы спорили со сверстниками, и ребята говорили что-то критическое по поводу Церкви, я защищала храм. Сама там не бывая…
Я пересилила себя и переступила порог храма, когда окончательно поняла, что мне очень тяжело. Мне на самом деле не с кем было поделиться. Это было не так давно. Год-полтора назад. Мне помогли люди, прихожанки.
Мне вообще везет на сестер по вере. Расскажу случай.
Помню, нас в детстве возили в Суздаль, а там очень красивые старинные храмы. Но я в них не могла попасть. Потому что когда нас на автобусе мимо провозили, у меня истерика начиналась, я начинала плакать, терять сознание. А зайти-то хочется! И там была одна сестра (не помню, как ее зовут), которая сказала: «Тебе нужно, чтобы тебя причастили».
Я говорю: «Какое там причастие, вы что, совсем что ли?» А она все твердит: «Тебе надо». Я в ответ: «Я много чего вижу во сне, что потом со мной происходит наяву. И я этого боюсь… А еще я некрещеная».
Я действительно была некрещеная. Да, у нас в Гвинее-Бисау при рождении крестят детей. Но в нашей семье было иначе. Я дома, в Африке, не ходила в церковь, хотя в стране это принято делать каждое воскресение. Папа нам с братом запрещал ходить в храм.
Крестил меня отец Александр из храма, что рядом с посольством Гвинеи-Бисау в Москве. Название храма не помню… Я всегда у его ворот стояла и слушала песнопения, когда там служба шла — ведь я знала, что просто не смогу зайти.
Вот как-то я на улице просто ждала и спросила у батюшки: «А если я собираюсь креститься, мне можно?» Он мне задал вопрос: «Ты крещеная в другой вере?» «Нет, меня не крестили». «А почему ты выбрала Православие?» Я ему объяснила, что я, во-первых, все время здесь жила, а во-вторых, мне нравится история России. Мне нравится и Католическая Церковь тоже, но это не мое…
Батюшка сказал, что он мне дает срок — месяц. Если я в течение месяца буду ходить в храм, он меня покрестит. Я ему объяснила, что физически не могу в храм заходить. А он говорит: «Попробуй. Ты сначала попробуй вступить сама. Просто стой в храме, а не у ворот. У ворот я тебя видел не один раз. А ты попробуй зайди. Может быть, пройдет. Если ты поймешь, что это тебе не нужно, то не стоит этого делать. А если ты поймешь, что это твое, тогда мы с тобой поговорим».
И я в течение месяца и двух недель ходила в церковь. Заходила и стояла у двери. Несколько раз прямо там в обморок падала. Меня вытаскивали, а я из-за упрямства каждый раз заходила снова.
Я вообще упрямая. Я езжу с гастролями — танцую народные африканские танцы. И зрители часто относятся к нам, танцовщицам, как к куклам, которых можно потрогать… Я говорю: «Меня трогать нельзя. Смотрите только на танец», – и меня никто не трогает.
Вот и в случае с храмом я себе сказала: если я могу на сцене быть решительной, почему я не могу здесь встать и помолиться? И я стала себя заставлять. Сначала мне помогали, а потом я уже сама. Постою, чувствую, что голова кружится, и уже сама выхожу. Подышу и возвращаюсь.
«Ссоры» со святой Татьяной
Там же я познакомилась с женщиной, она мне и сказала про Вас, отец Димитрий.
Когда я прихожу в церковь, я начинаю разговаривать с иконками, и у меня слезы сразу… Она, наверно, тогда и увидела меня. Подошла и спросила: «Что у тебя случилось?» Я говорю: «У меня ничего не получается, все валится с рук. Все, что я планирую, у меня почему-то не выходит». «Каким святым ты молишься?» Отвечаю: «Всем святым молюсь. У меня нет определенных…»
Сейчас у меня уже есть любимые святые. Это Митрофан Воронежский, Серафим Саровский. Еще я почему-то, когда молюсь, не к Господу Богу обращаюсь сразу, а всегда сначала к Пресвятой Богородице. Я, видимо, считаю, что она – Мать. Говорю Ей: «Помолись со мной Сыну Своему». Только потом я уже молюсь Господу Богу.
Еще я очень привязана к святой Татьяне. Хотя часто с ней ругаюсь, когда у меня что-то не ладится!
Мне очень нравится икона Пресвятой Богородицы «Неупиваемая Чаша».
Так вот, рассказываю, почему. Когда у меня все плохо было, я стала баловаться алкоголем. И я даже не заметила, как для меня алкоголь стал на первое место.
И та женщина из церкви мне сказала: «Ты иди в храм святителя Митрофана Воронежского на Хуторской, но молись там не ему, а найди иконку Пресвятой Богородицы «Неупиваемая Чаша» — и молись ей». И я пришла сюда в храм.
Успокоение
Вы, отец Димитрий, меня увидели в третий мой приход сюда. Как раз я девочкам говорю знакомым: «Мне приснился батюшка». А они привыкли, что когда я начинаю говорить, то это сказки. И тут: «Мне приснился батюшка». «Ну, описывай». И я описываю Вас.
Когда в храм пришла и в углу стояла, Вы меня увидели — и я в слезы. Пришла домой и говорю: «Кать, ты не представляешь, я увидела того батюшку из сна, которого описывала».
Поговорила с Вами, рассказала, что мне страшно, потому что все, что я вижу во сне, происходит. Вы мне еще тогда сказали: «И что? Чего ты там увидела? Живая?» Я говорю: «Да». «Ну вот, живи дальше». Меня на самом деле это успокоило.
Если я раньше боялась спать, то я после того, как стала Вам исповедоваться, спокойно могла засыпать. А раньше, чтобы успокоиться, ходила в неделю по три-четыре раза в храм…
Вы мне помогли устроиться в храм, я каждое утро спокойно захожу в храм. А перед работой молюсь дома. Я всегда просыпаюсь рано, в семь часов — и провожу свою утреннюю молитву. А свечки всем святым ставлю, когда прихожу на работу. И вечером так же. Но в воскресенье, даже если мне плохо, нужно попасть в храм.
Люди в храме привыкли, здороваются. Раньше, наоборот, удивлялись, видели, что я стою, шушукались между собой. А теперь, если меня не бывает хоть одно воскресенье, сразу: «Ты чего это в храме не была»? Я объясняю, а они: «Смотри, в следующее воскресенье обязательно!»
Меня все узнают, даже эти женщины, что сидят возле храма и подаяния просят. Я с ними знакома! Обязательно, когда прихожу, мы поздороваемся, поговорим. Потом, когда я подаяние даю, они всегда спрашивают, как у меня здоровье.
А мне теперь хорошо. Я успокоилась…
|
