В следующее воскресенье, 9 февраля, мы будем отмечать память всех, пострадавших во времена гонений за веру Христову, а также Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Перед каждым новомученником вставал выбор: жизнь или вера? Дожить до глубоких седин, не зная сна и покоя от угрызений совести, или умереть со спокойным сердцем, оставшись верным Христу и народу? Именно совесть и вера во Всевышнего заставляла людей вставать под дула винтовок или мерзнуть на нарах в сталинских лагерях.
Но задумывались ли вы о том, что потенциальные новомученики живут среди нас и сегодня? Вы ездите с ними в метро, стоите в очередях и не догадываетесь, что, возможно, именно эти люди завтра отдадут за вас жизнь.
Мы пообщались с иеромонахом Мелхиседеком (Гордиенко) и монахом Гавриилом (Кайрасовым), которые в ночь с 20 на 21, рискуя своими жизнями, стали на улице Грушевского между милицией и демонстрантами и таким образом на целые сутки остановили кровопролитие.
Скажите, отцы, что толкнуло вас на то, чтобы выйти на улицу в тот день?
О. Мелхиседек: Когда-то давно я увидел фотографию, как в Сербии один священник встал между полицией и демонстрантами. Я восхитился им – один человек с крестом в руке смог остановить тысячу человек с одной стороны и тысячу с другой!
Наш Десятинный монастырь находится совсем недалеко от эпицентра событий – даже ночью в храме слышны взрывы петард, крик из громкоговорителей и шум толпы. Когда я узнал, что на улице Грушевского взрывами у людей отрывает конечности и вытекают глаза, я понял, что должен быть там, чтобы потом не было стыдно перед самим собой. Почему-то вспомнился пример, когда в Грузии священник с табуреткой в руке вышел разгонять гей-парад. Человек видел беззаконие на улице и не стал прятаться, отсиживаясь в храме, а вышел, чтобы донести свою позицию до мирян и вдохновить их своим примером.
Насколько я понимаю, у вас был какой-то заранее оговоренный план?
О. Мелхиседек: Нет, никакого плана не было. Рано утром вместе с отцом Ефремом и отцом Гавриилом мы помолились и, испросив благословения, отправились на Майдан. Ни у кого не возникало ни малейшего колебания или сомнений. Плана не было. Была цель – сделать хоть что-нибудь, чтобы прекратить насилие.
И как отреагировали демонстранты на появление людей в облачении?
О. Мелхиседек: Мы отдавали себе отчет в том, что остановить демонстрантов и милицию уже невозможно, поэтому были готовы становиться под пули и булыжники. Но когда люди увидели перед собой священников, вставших между ними и кордоном силовиков, их будто кипятком обдало. Они почти тут же утихли. Наступил момент какого-то благодатного вразумления…
О. Гавриил: Стоявшие там подходили к нам и говорили: «Пока вы будете стоять тут, мы не будем кидать в милицию камни». Это очень вдохновляло нас всех… Нам удавалось сдерживать людей до наступления ночи – только тогда в силовиков опять полетели коктейли Молотова. Но даже в тот миг многие демонстранты начали выбегать к кордону силовиков и кричать своим единомышленникам, чтобы те остановились и прекратили агрессию. Какие-то ребята даже вскарабкались на крышу сгоревшего автобуса, чтобы унять протестующих, подставляя себя под удар.
Вы ведь понимали, что рискуете жизнью? Наверняка рядом с вами рвались коктейли Молотова и гранаты…
О. Гавриил: Когда мы стояли между толпой протестующих и закрывшихся щитами силовиков, а вокруг хлопали гранаты и рвались коктейли, метрах в пяти от меня упала горящая бутылка. И не взорвалась… Вокруг нас горел огонь, бились бутылки и полыхала техника, а эта почему-то не взорвалась. Она моментально подожгла бы меня и стоящих рядом людей, но она просто ударилась о землю и потухла. Тогда я почувствовал, что Господь оберегает нас…
Но позже нас начали использовать как живой щит – демонстранты подходили к нам и из-за наших спин бросали булыжники и бутылки с зажигательными смесями. В этот момент я ощутил страшную горечь за людей, которых призывают к миру, а они все равно жаждут крови. Я почувствовал, как бесы издевались над душой человека, разжигая злобу и притупляя здравый смысл.
В какой момент вы поняли, что вам пора уйти с места демонстрации?
О. Мелхиседек: Мы были там не одни – рядом с нами стояли миряне – мужчины и женщины. Мы внимательно следили, чтобы в них не попали камни и бутылки – ведь, по сути, в тот момент мы несли за них ответственность. Поэтому когда ситуация накалилась до предела мы решили отойти, чтобы поберечь тех, кто встал плечом к плечу с нами.
Кто-то говорил о провокациях и агрессии со стороны толпы, кто-то – о жесткости и зверствах милиции. Я не могу сказать ничего подобного. Мы не хотели искать виноватых, мы хотели примирить обе стороны.
Кто-то склонен выделять жестокость силовиков, а кто-то винит во всем демонстрантов. Каково выше мнение, как очевидцев?
О. Гавриил: В момент накала страстей из толпы демонстрантов выбежал человек. Несмотря на мороз, он был по пояс раздет. Мужчина кричал толпе и милиционерам, чтобы они остановились, а потом упал на колени и начал горячо молиться. Но к нему подскочили милиционеры, схватили за ноги и поволокли к машинам… Я пытался их остановить, но тщетно. Мне было искренне жаль этого человека – казалось, его посетила Божья благодать.
Здесь нельзя ставать на какую-либо из сторон. Мы видели жестокость с обоих лагерей – каждый из них был по-своему болен.
В тот момент в центре города собрались люди самых разных религиозных конфессий. У вас с ними возникали конфронтации?
О. Мелхиседек: За те часы, что мы там находились, на Майдан приезжало неисчислимое количество разных конфессий – и греко-католики, и духовенство киевского патриархата и католическая церковь и, что самое удивительное – буддисты!
О. Гавриил: Ко мне даже подошел еврей в кипе и, тихонько став рядом, начал молиться. Я прислушался и поразился: он вместе с нами читал православную молитву!
О. Мелхиседек: А ко мне подошел молодой человек, представившийся Сережей, и спросил, принимаем ли мы к себе еретиков. «В каком смысле, еретиков?» — спрашиваю я. «А я баптист», — улыбнулся Сережа. «Конечно, принимаем, заходи!»
Там была просто граница мира, о каком «принятии» могла идти речь…
То есть, общая беда объединила всех, кто не находил общего языка в мирное время?
О. Гавриил: Там не было разделения на конфессии или идеологию. Нам было не до этого. Увидев, как дерево вот-вот рухнет в песочницу, мать схватит не только своего ребенка, но и чужого, будь он соседским или беспризорным. В тот момент мы все были родные.
И знаете, что самое удивительное? Нам начали звонить люди из Киева и других городов – миряне и духовенство — и говорить, что хотят стать с нами плечом к плечу, когда мы выйдем туда снова. А буквально на днях, к нам в храм пришел человек, который в тот момент стоял на баррикадах, и сказал, что больше не хочет там стоять, а хочет молиться.
Многие протестующие, увидев нас тогда, сказали то же самое. Они ведь думали, что самое весомое, что только может быть, – булыжник. А увидев нас, осознали, что по сравнению с некоторыми духовными вещами, булыжник – легче пушинки.
Вы рисковали своими жизнями, стоя там в те минуты. Скажите, вспоминали ли вы тогда новомученников, вдохновлялись ли их примером?
О. Гавриил: Знаете, когда мы шли на Майдан, я начал молиться про себя. И среди прочих святых, которых просил о помощи, одними из первых упомянул грузинских мучеников – Шалву, Бидзину и Элисбара. Это трое князей, которые подняли в Грузии восстание против исламского гнета. Собрав под своими знаменами две тысячи воинов, они нанесли поражение армии персидского шаха численностью около восьмидесяти тысяч. Но когда в плен к шаху попали сотни детей и женщин, они, не раздумывая, сдались. Пленников отпустили, но князья были казнены. Их подвиг в том, что они жили и сражались ради народа и готовы были принять смерть ради спасения невинных жизней.
Вспоминал и пример русского командира, воевавшего в Чечне, – его имя держалось под секретом, а моджахеды объявили награду за его голову. Когда чеченцы взяли в плен нескольких мирных жителей, он без колебаний сдался в обмен на свободу пленников. Он был зверски убит, но заложники выжили…
Кто такие новомученики? Как называется чувство, которое ими руководит? Я бы называл это «обыкновенный патриотизм»…
|
